Так, как в фильме — пока невозможно. В наше время ложные воспоминания индуцируются совсем иначе…
Но давайте начнем с сообщения очевидца неких событий:
…Я по-прежнему могу очень четко увидеть эту сцену… Я сижу в коляске, которую моя няня везет по Елисейским Полям, и вдруг какой-то мужчина пытается похитить меня. Меня удерживает ремешок, которым я пристегнут, в то время как няня храбро пытается встать между мной и злоумышленником. В борьбе она получает несколько царапин, и я до сих пор смутно вижу их на ее лице. Собирается толпа, подходит полицейский в короткой накидке и с белой дубинкой, и мужчина пускается наутек. Я до сих пор вижу всю эту сцену и даже могу сказать, возле какой станции метро она происходила.
Это знаменитый психолог Жан Пиаже, которого в детстве пытались похитить. Во всяком случае, так все считали много лет, пока однажды та самая няня не призналась, что выдумала всю историю. Вот только сам Пиаже в деталях помнил тот случай, которого не было…
Жан Пиаже
Конечно, можно возразить: а если няня солгала, что попытки похищения не было? Правда, исходя из контекста, оснований для такого ложного «признания», да еще через столько лет, не находится. Зато известна масса случаев, когда на основании показаний очевидцев осуждали невиновных, причем иногда их невиновность подтверждалась поимкой настоящих преступников. Которых, к сожалению, ловили не всегда сразу, так что ошибочно обвиненный успевал и получить срок, и отсидеть.
Всего один пример: в 1982 году человека обвиняли в ограблении ресторана. И хотя коллеги подозреваемого утверждали, что в момент ограбления он был на работе — пятеро свидетелей уверенно указывали на него, притом что грабитель, судя по описаниям, должен был быть заметно ниже ростом.
Итог: пожизненное заключение, из которого он, к счастью, отсидел «всего» шестнадцать месяцев. Причем, когда поймали настоящего преступника, четверо из тех самых пяти свидетелей изменили показания.
Психолог Элизабет Лофтус приводит этот случай как пример «ложных воспоминаний»: те свидетели не лгали, они и в самом деле были уверены, что перед ними — тот самый преступник.
К слову, все присяжные на процессе были белыми, подозреваемый же — черным. А «всем известно», кто чаще всего становится преступником в Стране-за-океаном: конечно, «цветные»! Вот присяжные и предпочли поверить свидетелям преступления и не поверить коллегам подозреваемого: ведь идея, что «черный = преступник», казалась им естественной.
Элизабет Лофтус выступала свидетельницей защиты во множестве судебных процессов, стараясь донести простую мысль: человеческий мозг — не компьютер, в точности воспроизводящий записанное на диск. Наши воспоминания скорее не воспроизводятся, а как бы восстанавливаются, реконструируются заново.
И давайте представим реконструкцию… например, здания. Вот у нас есть фундамент, фрагменты стен, кусок лестницы. Есть образцы каждого элемента и общий план, по которому мы станем восстанавливать дом… По сути, строить его заново. 
Элизабет Лофтус
А если и часть, скажем, старого кирпича утрачена? Что ж, заменим, допустим, бетонными блоками. Заштукатурим, покрасим так, что будет не отличить!
Будет ли наш дом точно таким, как образец? Вряд ли, он будет всего лишь похожим. И туристы станут смотреть и видеть настоящий, прекрасно сохранившийся старинный дом.
Примерно так — и с воспоминаниями. Большинство из нас считают воспоминания чем-то вроде записи на диск. Которая так же и воспроизводится, пускай иногда и с потерями части информации.
На самом же деле информация не только теряется, но и заменяется новой. Буквально: новой, полученной позже. При воспроизведении мы как бы восстанавливаем, строим воспоминания. Реконструируем их, как тот дом, где недостаток старого кирпича восполняется современным бетоном, стилизованным под старину. И все это штукатурится так, чтобы внешне отличить было невозможно. Мы и не отличаем…
К примеру с домом мы еще вернемся. А пока познакомимся вкратце с одним классическим экспериментом, целью которого было изучение некоторых свойств памяти человека.
В 1974 году Элизабет Лофтус и Джон Палмер показывали испытуемым короткие видео о ДТП. И после просили оценить скорость, с которой двигались автомобили, когда они «ударились», «столкнулись», «соприкоснулись» и «разбились».
Правда, видео во всех случаях было одним и тем же, а вот формулировки вопроса различались. И выяснилось, что «разбивались» машины в среднем на скорости 40 миль в час, а соприкасались или контактировали — со скоростью в 30 миль.
Разница в формулировке вопроса давала расхождение в восприятии скорости на треть. Это проявление известно, как «эффект фрейминга» (frame — рамка) — зависимость нашего восприятия информации, и значит интерпретаций и выводов, от контекста. Но в случае со скоростью автомобилей этот эффект давал хотя бы количественную ошибку.
Лофтус приводит массу примеров реальных качественных ошибок, самая безобидная из которых касалась падения самолета.
Это еще один реальный случай, когда непосредственный свидетель события воочию видел вертикально падающий самолет. Все бы ничего, вот только на запечатлевшем момент перед катастрофой снимке самолет снижался полого. А после еще и несколько сотен метров проскользил по земле.
А ведь подобная ошибка или неточность может сыграть роковую роль при последующем разборе ситуации. Например, при расследовании преступления — что, собственно, и пыталась донести Элизабет Лофтус, выступая в судах в качестве эксперта.
Перст, указующий на виновного, оказывает сильнейшее воздействие даже на самых информированных и умных присяжных. Несколько лет назад я провела эксперимент, участники которого выступали в качестве присяжных по уголовному делу. Сначала они выслушали описание ограбления с убийством, потом аргументы прокурора, потом аргументы защиты. В одной из версий эксперимента прокурор представил лишь косвенные доказательства, и на основании этих доказательств только 18% присяжных признали подсудимого виновным. В другой версии прокурор представил дело почти так же, но с одним лишь отличием: были добавлены показания единственного очевидца — клерка, который опознал в подсудимом грабителя. И на этот раз подсудимого признали виновным 72% присяжных.
Но и это не все.
Эксперименты показали принципиальную возможность не просто ошибки, а инициирования полностью ложных воспоминаний. Мы начали статью с одного такого случая из реальной жизни.
Впервые испытуемым кратко рассказывали, как они, будучи детьми, потерялись в детстве в торговом центре. Информация эта якобы была получена от их близких. Порядка 25% участников «вспомнили» тот несуществующий случай, многие еще и с подробностями, которых в «рассказе родственников» не было.
Подобные эксперименты повторяли неоднократно разные исследователи. С разной степенью успешности: где-то внедрению воспоминаний поддавалась меньшая часть испытуемых, где-то их удавалось внедрить половине группы.
Но в любом случае принципиальная возможность этого доказана. И очевидно, что новая, полученная позже информация способна смешиваться с более ранними воспоминаниями. И далеко не всегда реальные воспоминания возможно отличить от… от нереальных. 
Мы видим то, что готовы увидеть, что согласуется с нашими убеждениями, с картиной мира
То, как и что мы вспоминаем, во многом зависит от контекста — например, от формулировки вопроса. Или от имеющихся у нас установок: мы видим то, что готовы увидеть, что согласуется с нашими убеждениями, с картиной мира.
Свидетель, считающий, что большинство преступлений совершают бездомные, опишет преступника как бездомного. При этом он не заметит в нем признаков состоятельного гражданина и дополнит описание деталями, присущими бродягам, — реконструирует событие на основе своих стереотипов и будет уверен в том, что помнит все точно и безошибочно.
А теперь давайте вернемся к дому, который мы реконструировали, заменив недостающие старинные его части современными, но похожими и гармонично встроенными в здание.
Жить в доме это не помешает. И дом будет, как ни крути, старинным. А теперь представим, что спустя столетия этот дом изучают археологи. Утратившие (предположим такое!) критерии, по которым они могли бы различить работу XXI века и, скажем, XVIII-го. И не знающие, что мы достраивали здание, исходя из своего понимания, каким оно должно быть.
Если наш встроенный фрагмент будет диссонировать с остальным зданием — это будет основанием заподозрить подделку, что постройка реконструирована. А если он гармонично встроен и в целом соответствует представлениям о том, как все это должно выглядеть?
Так и в нашей памяти поздние впечатления способны «погружаться» в более ранние слои. И больше того, мозг способен достраивать некоторые воспоминания, исходя из представлений о том, как это могло или должно было бы быть.
К сожалению, для большинства из нас это вовсе не очевидно. И мы уверенно «лжем, как очевидцы» о том, свидетелями чего себя искренне считаем.
